Цванг Семён Рувинович родился в 1924 году в городе Балта. Еврей.

В августе 1941 года добровольцем ушёл на фронт. В 1941 году под Днепром получил первое ранение.
После госпиталя курсант Подольского артиллерийское училища. Далее служил 100-й горно-стрелковой дивизии.
Летом 1943 года вернулся на передовую, разведчик мотострелкового батальона 111-й танковой бригады. После второго ранения - разведчик комсорг 172-й танковой бригады.

Старшина Цванг С.Р. встретил победу в Германии.
За героизм в боях старшина Цванг С.Р. был награжден двумя медалями "За Отвагу" и тремя боевыми орденами.

 

 

Из наградного листа:

 

Старшина Цванг показал себя умелым руководителем комсомольцев батальона и в период подготовки к боям, и в период боевых действий обеспечивал авангардную роль комсомольцев.

За образцовую работу на фронте, комсомольская организация батальона получила грамоту ПК ВЛКСМ.

В бою смелый и личным примером увлекает других. Во время боевых операций по уничтожению окруженной группировки 26.04.1945 года в л.Тейров повел за собой автоматчиков и отбил контратаку немцев.

В этом бою было убито до 100 немцев.
За умелую организацию комсомольской работы в бою и личную отвагу, старшина Цванг достони Правительственной награды - ордена Отечественная война 2 степени.

Начальник политотдела 175 танковой бригады гвардии Майор Артюшин
Достоин Правительственной награды - ордена Отечественная война 2-й степени
Подполковник Дмитрук

 

После войны работал на восстановлении шахт Донбасса. Широкую известность в Донецке приобрели произведения Семёна Цванга о шахтерском труде — поэма «Молодые горняки»,

циклы стихов, опубликованные в альманахе «Литературный Донбасс», очерки и рассказы в областной и республиканской прессе. В 1952 году в издательстве «Донбасс» вышла его первая книга «Стихи» (5000 экз).

С 1956 года — член Союза журналистов СССР. Работал в редакциях газет Балты, Одессы, Донецка, Киева.

В 1966 году окончил филологический факультет Одесского государственного университета имени И. И. Мечникова.

Автор трёх пьес. Две из них — «Звезда Тамары» и «Друзья её Величества» — шли на сцене Балтского народного театра.

Автор свыше тридцати текстов песен. Одна из них — «Говорят у нас в Донбассе» (было написано два варианта песни: 1-й — музыка Зиновия Дунаевского, 2-й — музыка Сергея Крапивы) стала народной.

С 1991 года — в Израиле. Живет в городе Ашкелон.

Член Союза Писателей Израиля.

 

Почётный гражданин города Балта (Украина).

Почётный гражданин города Нетивот (Израиль).

Лауреат премии Фонда увековечения воинского героизма им. Ицхака Зандмана и Авраама Коэна за 2007 год.

Лауреат премии имени В. П. Некрасова, учрежденной Союзом писателей Израиля. (апрель 2010-го года).

17 мая 2013 года в Доме «Бейт Бессарабия Тель-Авив» Семёну Цвангу вручена премия имени классика идишской литературы поэта Якова Фихмана, учреждённая Всемирной Ассоциацией евреев Бессарабии.

 

 

 

Вашему вниманию предлагается интервью, которое взял у ветерана Григорий Койфман. Интервью с сайта  "http://www.iremember.ru" - "Я помню..." 

 

С.Ц. - Родился 10-го мая 1924 года в городе Балта Одесской области в семье фотографа и воспитательницы детсада. Умер мой батя в 1935-м году, оставив после себя пятерых детей. Мой старший брат Иосиф,1914 г.р. работал фотографом «Военторга», а другой брат Федя (Фроим), 1922 г.р., отучившись в одесском ФЗУ при судостроительном заводе имени Марти, вернулся в Балту и работал токарем МТС. Кроме меня, и двух старших братьев в нашей семье была сестра Циля 1918 г.р. работавшая в районной библиотеке и младший брат Арончик, которому в сорок первом исполнилось 13 лет. Учился я в средней школе №3. Мечтал поступить в военное училище. Жили мы в тесной съемной квартире, хотя деду моему принадлежал до революции добротный дом из восьми комнат. Этот дом по улице Пролетарской после революции реквизировали и поселили в нём пролетариев. В нашей семье это решение не обсуждали. Детство моё прошло на городской окраине Красный Яр. Река Кодыма когда-то разделяла два пограничных города: турецкий - Балта и польский - Юзефград. В Балте сохранилась сеть катакомб, прорытых еще в первую русско-турецкую войну. Подростком я часто забирался с товарищами в эти лабиринты. Незадолго до начала войны нашей семье выделили две комнаты в старом кирпичном доме. Рос я патриотом- комсомольцем, был «ворошиловским стрелком», пел «Если завтра война», слепо верил советской власти. Слова:Ленин, Сталин, Комсомол - были для меня святыми. Уже тогда увлекся поэзией, писал стихи, которые публиковались в районной газете. Балта до войны была тихим, небольшим уютным городком, где вместе с украинцами, русскими и молдаванами мирно жили свыше семи тысяч евреев, составлявшие примерно треть населения города. От привычных провинциальных городков Балта отличалась своей исключительно интересной историей. Здесь в свое время останавливались Екатерина Вторая, Пушкин, Суворов, Кутузов. Известно, что в 1912 году, приехав с визитом в Балту, царь Николай Второй вручил моему деду, основавшему городское коммерческое училище, шпагу с гравировкой: «М.И. Цвангу за просвещение». С 1924 по 1931-й год Балта была столицей Молдавской автономии - МАССР.

 

Г.К. - Как Вы узнали о начале войны? Что происходило с Вами летом 1941 года?

С.Ц. - Весть о начале войны застала меня воскресным утром за чтением книги «Алые паруса». В полдень, услышав прерывистый гул моторов, я вышел во двор и увидел высоко в небе на горизонте эскадрилью самолетов, летящих на восток. Хотел было вернуться в дом, но заметил санитарную защитного цвета машину, которая остановилась у нашего двора. В салоне машины было нескольких раненых красноармейцев и медсестра. Шофер спрашивал у пожилой женщины как проехать в военный госпиталь. - А что случилось? - спросила она.- Война, мамаша, война, - мрачно произнес солдат.Я не был в числе первых, кто узнал о начале войны. Куда ни глянь, на всем протяжении центральной улицы взволнованные люди обсуждали потрясающую новость. Первым делом я, ошеломленный услышанным, вбежал в фотопавильон брата Иосифа, чтобы сообщить ему страшную весть. Задыхаясь от волнения, открыл дверь, Иосиф в этот момент фотографировал молодоженов в свадебном наряде. Я тут же прямо из павильона позвонил в токарный цех МТС брату Феде, Он, несмотря на воскресенье, работал, как тогда говаривали,- «на стахановской вахте». Федю позвали к телефону.И услышав мои слова: «Федя, война!», он взволнованно расспрашивал о случившемся. Бои шли не так уж далеко от Балты. Не удивительно, что в полдень город уже ощутил дыхание войны. Официальное правительственное сообщение мы услышали позднее по радио, из выступления Наркома иностранных дел В.М. Молотова. Я спешно направился в райком комсомола, где уже собрались мои ровесники. Меня включили в состав истребительного батальона. Громкое и грозное название - и только… Оружия нам не выдали, но поручили искать в окрестностях города и лесопосадках вражеских парашютистов, шпионов и диверсантов, а также разносить по адресам повестки военкомата о призыве в армию. Я, да и все мы, верили, что наши доблестные войска беспощадно громят фашистов и скоро обязательно одержат победу. Вечером того же дня написал стихотворение «Смерть фашизму». 23 июня его опубликовала районная газета.Я гневно восклицал:

Итак, вы просчитались жадные громилы,

Арийский низколобый род.

Фашизму смерть! Идет большая сила -

Несокрушимый сталинский народ.

Старшего брата Иосифа призвали в армию на второй день войны, и он ушел с командой призывников в 1-й кавалерийский корпус генерала Белова, дислоцированный вблизи Балты.19 июля 1941 года вместе с другими парнями призывного возраста уходил на фронт мой брат Федя. В числе сотен провожающих, кроме мамы, сестры и младшего братишки, был и я. После сердечного напутствия призывникам военком взял в руки свежий номер районной газеты «Коммунар» и зачитал короткую заметку из редакционной почты под названием «Братья - патриоты»: - «Повестки о призыве в действующую армию получили два моих брата. Категорически настаиваю направить и меня на фронт!». Еще не зачитав подписи под заметкой, военком обратился к присутствующим: - Мать Семена Цванга здесь? Мама в недоумении поднялась, а я, сообразив, что речь пойдет о моем заявлении, сжал её руку. Военком продолжал: - Только с согласия матери мы вправе разрешить вашему семнадцатилетнему сыну пойти в армию. Я еще сильнее сжал руку мамы. Наши глаза встретились. Я вполголоса произнёс: - «Не разрешишь - сам удеру на фронт!». Мама поняла, что не отступлю: - Два моих сына идут на фронт, пусть идет и третий - сказала она, вызвав одобрительные аплодисменты. За какой-то час я, не помня себя от радости, в спешке собрал все необходимое, успел вернуться в военкомат и стать в строй. В тот же момент почувствовал удар кулаком в бок. - Это тебе за то, что оставил маму! - сердито сказал Федя.

Я пристроился в другой ряд, подальше от обозленного брата. В нашей колонне было свыше ста человек. Вёл нас кадровый командир Григорий Лимонов. Из Балты до Первомайска на Буге мы шли пешком. Заночевали в местечке Кривое Озеро. Здесь когда-то родилась моя мама. Нас разместили в пустых классах начальной школы. Спали на полу.Я подстелил себе снятую со стены карту мира. Голова моя разместилась на западном полушарии. Мог ли я знать, что злые ветры войны и вправду занесут меня далеко - далеко на запад. Только забрезжил рассвет, продолжили путь. В Первомайске мы стали свидетелями воздушного боя. Наш «ястребок» вышел из него победителем, сбил фашиста. Через несколько лет я узнал, что стервятника сбил Александр Покрышкин. Это был его первый уничтоженный «мессер». В вагонах-теплушках добирались мы до Днепропетровска. Дважды наш поезд бомбили. К счастью обошлось без потерь. Нас разместили в казармах 2-го запасного стрелкового полка рядом с Транспортным институтом. Каждому бойцу выдали новую «с иголочки» форму, кирзовые сапоги и шинель. А после принятия присяги вручили под расписку чёрные, похожие на маленькие гробики медальоны, внутри которых были заранее заготовленные в штабе справки с указанием фамилии, имени, года рождения и группы крови. Помню, как старшина роты долговязый украинец Николай Коцюруба, вручая мне винтовку образца 1891 года, с улыбкой произнес:- «Гвынтивка выще тэбэ, хлопче». Я попал в караульный батальон, сформированный из запасников. Мы вечерами и нередко до утра несли патрульную службу на площади Карла Маркса. Все чаще слышался далекий гром орудий. Фронт неумолимо приближался к Днепру. Во дворе части встретил своих земляков - Сережу Горобца, Мишу Резника, Лёву Бейгельмахеа, Исака Шарея и многих других. Никто из нас тогда не предполагал, что через неделю Лева и Исаак погибнут в первом бою, а Миша попадет в плен, а потом в еврейское гетто, но выживет. Позднее мы охраняли радиостанцию, а затем по тревоге батальон подняли и вывели на окраину города. На возвышенности у хутора Диёвка приказали выкопать индивидуальные окопы и соединить их траншеями. Выдали гранаты и по 60 патронов к винтовке. Командиром нашего взвода был крепыш невысокого роста лейтенант Рябенко, умница и весельчак. Вдали ухали снаряды, слышались звуки боя. Средь бела дня в небе над нами появились эскадрильи вражеских бомбардировщиков. Зенитчики открыли по ним огонь, но вскоре замолкли. С наших позиций видно было как один за другим «Юнкерсы» пикировали на городские кварталы. Днепропетровск окутало черным дымом и языками пламени. Один из самолетов спикировал и на наши позиции, но вместо бомб над окопами замельтешили сотни листовок. Осторожно, с оглядкой я поднял одну из них. На ней был изображен лейтенант с типичными семитскими чертами лица и поднятыми вверх руками.Жирным шрифтом выделялись слова: «Убивайте комиссаров и жидов, сдавайтесь и возвращайтесь по домам. Эта листовка служит пропуском к свободе». Я был уверен, что и другие бойцы читали эти листовки. В глазах однополчан явно отражались волнение и страх перед неизвестностью. А мне, подумал я, не остается ничего иного, как стоять насмерть в этом своем окопчике, что он моя крепость надолго, а может быть и могилка моя. Я украсил стенки окопа сосновыми ветками и вырезанным из газеты портретом Сталина и был готов умереть в бою за любимого вождя. В первую же ночь на передовой меня назначили дежурным. Командир взвода лейтенант Рябенко предупредил быть особенно бдительным, так как в наше расположение могут проникнуть немецкие диверсанты. Я очень ответственно отнесся к поручению и пристально вглядывался вдаль. Вдруг в пятидесяти-ста метрах от траншеи увидел что-то белесое. Оно подозрительно то поднималось, то опускалось, прижимаясь к земле. В какое-то мгновение оно поднялось и двинулось в мою сторону. Щелкнув затвором винтовки, я крикнул:- Стой! Кто идет?! Предмет моего беспокойства не среагировал. Стой! Стрелять буду! - крикнул я решительно. Подозрительный объект снова поднялся. Я выстрелил в надвигающуюся цель. И в то же мгновение послышалось несколько дружных залпов солдат моего взвода. Из-за туч вышла луна, и мы увидели пробитый несколькими пулями большой, промасленный лист бумаги - упаковку от ящика с боеприпасами. Мы от всей души хохотали. Мой первый выстрел на войне никого не убил.

До настоящего боя оставались считанные часы. На наши позиции обрушилась лавина вражеского огня. Я впервые увидел убитых и раненных товарищей. На моих глазах помкомвзвода старшина Джумаев, сорвал со своей гимнастерки значки и петлицы, явно готовясь сдаться немцам. Нам передали приказ срочно отойти в район кладбища. Сильнейший артналет продолжался, и тут мы увидели вдали два немецких танка в сопровождении пехоты. Отстреливаясь от входящих в город немцев, мы в сумерках приблизились к Днепру. Мост был взорван. Горел коксохимзавод. У берега нас ждал катер и все бойцы, опережая друг друга, бросились к нему. Сережа Горобец и мой брат Федя вскочили на его борт. Катер тут же начал отходить от берега и развернулся ко мне правым бортом. Федя и Сергей ухватились за ремень моей винтовки, а сам я, судорожно держась за приклад, барахтался в бурной воде до противоположного берега. Катер к оставшимся на берегу бойцам так и не вернулся. Наш полк, изрядно потрепанный в первом бою, остался без кухни, продовольствия. Нас завели на колхозный склад, где высилась гора помидоров. Мы нажрались ими от пуза, обсушились у костра. Внезапно совсем рядом вспыхнула перестрелка. Мы, наскоро выбрали позицию и по приказу лейтенанта Рябенко открыли огонь по группе автоматчиков. Позже лейтенант объяснил нам, что немецкие диверсанты, переодетые в нашу форму, переправились через Днепр с целью захвата плацдарма. Мы вовремя пресекли эту попытку. На другой день отступающие части беспорядочно смешались и превратились в неуправляемые толпы. На перекрестке дорог появился рослый генерал. С помощью штабных офицеров он формировал новые части и наводил порядок в войсках. К моему удивлению наш взвод в основном сохранилась в прежнем составе. В районе Павлограда мы в конце сентября несли караульную службу, охраняя важные объекты. Мне поручили охрану одного из пристанционных зданий недалеко от вокзала. Скорее всего, это был склад. Из его ворот часто выезжали грузовые машины, крытые брезентом. Через час-другой склад был закрыт и запечатан. А я с винтовкой наперевес шагал взад и вперед по строго отведенному мне участку. Начальник караула, проверяя объект, еще раз напомнил, что свой пост я не имею право оставить даже под угрозой смерти. Через час меня должны сменить. А пока, стараясь успокоиться, вышагиваю вдоль кирпичной стены и считаю про себя: - раз, два, три... секунда за секундой, а всего надо три тысячи шестьсот секунд до смены караула. Мимо проносятся поезда, слышны дикие паровозные гудки. Вдруг в небе слышу нарастающий гул моторов. «Юнкерсы» - безошибочно определил я. Гул нарастает. И вот, один за другим на город со страшным воем пикируют стервятники. В какое-то мгновение смерч огня и дыма пронесся рядом со мной. Что важнее склад или моя жизнь? Спрятаться негде. Бежать? Куда? Вокруг взрывы, огонь, смерть...Что дальше - не помню. Первое ощущение - монотонный перестук вагонных колес. Грудь и левую руку стянули бинты. Дышать трудно и больно. Лежу на нижней полке вагона. С трудом открываю глаза и вижу склоненную надо мной голову медсестры: - Проснулся солдатик? - живо спросила девушка, торопливо достав из кармана халата блокнот и карандаш - Фамилия, имя?Я потянулся в боковой карманчик брюк, чтобы достать медальончик, но медсестра опередила меня: - Не нашли у тебя медальон. Я назвал себя и номер части, думая при этом, что, возможно меня приняли за убитого и забрали «смертный» медальон с «трупа». Потом узнал, что моему брату Феде рассказали, что видели меня убитым после бомбежки… Санитарный поезд направлялся в глубь страны за Куйбышев. Пролежал в госпитале два месяца, выписали меня в команду выздоравливающих, а оттуда направили в Подольское артучилище, эвакуированное в Бухару. где проучился чуть больше двух месяцев.

 

Г.К. - А почему Вы училище не закончили?

 

С.Ц. - Я был единственным курсантом учебной батареи, который уже успел побывать на передовой, да и по своему характеру никогда не мог терпеть грубости начальства и тупой беспредельной муштры. Когда наши командиры «перегибали палку», я не молчал, поскольку знал, что «дальше фронта не пошлют». Однажды я резко отреагировал на придирку майора-преподавателя во время инспекторской проверки. Наказание последовало незамедлительно - меня отчислили из училища. Было обидно, но «пути господни неисповедимы». Позднее дошли слухи, что весь мой курс весной сорок второго был досрочно отправлен на Волховский фронт в пехоту и почти все курсанты погибли. Меня отправили в Ашхабад, где в казармах 100-й горно-стрелковую дивизии расположился 7-й запасной стрелковый полк, где мне присвоили звание старшего сержанта. Предполагалось, что полк бросят на границу с Ираном, где обстановка была весьма тревожной, ведь эта горнострелковая дивизия являлась кадровой частью округа, и предназначалась для прикрытия границы... Часто проводились учения в пустыне Кара-Кум, переходы через пески, марш-броски. Нам выдали обмундирование цвета пустыни, ботинки с обмотками. Кормили плохо. Впервые я здесь попробовал верблюжье мясо и черепашьи яйца. В дивизии служило много местных нацменов, но почему-то командование сформировало отдельный «славянский батальон», состоявший, в основном из русских, украинцев и евреев. Помню, мы только вернулись из очередного похода в район Красноводска и падали от усталости. Но, не дав передышки, нам выдали новое обмундирование и наш батальон, единственный из всей дивизии, отправили на фронт, Сначала привезли в Орехово-Зуево, где мы очень долго ждали дальнейшей переброски, а потом мы прибыли в лесной массив под Мценском, в стоящую на переформировке 111-ю танковую бригаду. Там прошли настоящую школу боевого мастерства. Каждый из нас научился стрелять из любого вида стрелкового оружия. Меня зачислили в мотострелковый батальон. Это было осенью 1943 года.

 

Г.К. - Как Вы попали в разведку танкового батальона?

 

С.Ц. - Меня заметил танковый комбат Алексей Королев, подозвал и сказал - «Сержант, я давно к тебе приглядываюсь. Пойдешь к нам комсоргом? Только учти, комсорг обязан быть на острие боя» - «Я же не танкист» - «Ничего, научим». Танкистом с большой буквы я не стал, но в красноармейской книжке появилась новая запись - «Разведчик». Капитан Королев сумел убедить комбрига - полковника Грановского, что ему необходима небольшая группа разведчиков, опытных десантников, которые могли бы участвовать в разведке боем. Семеро мотострелков, в том числе и я, были определены в отделение разведки танкового батальона и закреплены за экипажем танка.Королёв решил обучить нас танковым специальностям, чтобы иметь надёжный резерв для пополнения экипажей в ходе боя. Я оказался «на учебке» у младшего лейтенанта Владимира Вайсера, за плечами которого были бои в Сталинграде, Воронеже и на Курской дуге. Обязанности стрелка - радиста я быстро усвоил, а водить танк было куда сложнее. Я поначалу радовался как ребенок, когда мне удалось сдвинуть танк с места и развернуть его. Однако, время торопило нас. На путях ближайшей железнодорожной станции началась погрузка техники и войск в эшелон.Мы прибыли в Киев в район Святошино.

 

Г.К. - Свой первый бой в составе танкового экипажа помните?

 

С.Ц. - Что за вопрос? Конечно, помню. Такое если и захочешь забыть - не получится... Примерно 20-го декабря 1943 года в районе станции Чоповичи разгорелось, наверно, самое крупное танковое сражение, после битвы под Прохоровкой. Немецкое командование перебросило из Франции в район Житомира три танковых дивизии. Захватив Житомир, оно решило сходу вновь овладеть Киевом. Два наших танка Т-34 с группой разведчиков выдвинулись из города Малин на шоссе, ведущее за станцию Чоповичи. Мы спешились и, скрывшись в небоьой роще, установили наблюдение. Оторопь взяла от того, что увидели: в сотне метров от нас: мы засекли большое скопление немецких танков, готовых к наступлению. Отметив на карте-верстовке их расположение, мы вернулись к машинам и поспешили сообщить об этом в штаб бригады. На станции Чоповичи под покровом наступивших сумерек занимали позиции танки, орудия, мотострелковые подразделения. Радистам запретили выходить на связь, чтобы немцы не засекли скопления войск в районе вокзала. На рассвете все вокруг запылало, заволокло дымом, огласилось громом взрывов. Казалось, земля уходит в преисподнюю. В штаб приходили донесения о гибели многих танкистов. Полковник Грановский и капитан Королёв лично возглавили оборону и уже имели на своем счету по два-три подбитых танка. Когда в экипаже танка Усанова был ранен радист, капитан Королев приказал мне заменить его. Я тут же направился к месту боя. Пробираясь между догорающих машин, увидел на башне свисающее и до черноты обугленное тело танкиста. Ужасное зрелище! Как только очутился в танке, лейтенант Усанов назвал мне код и велел выйти на связь. Кричу в ларингофон: - «Днепр, Днепр, я - Волга, как слышно, приём». В эфире характерный свист настройки, немецкие и русские возгласы. Танк пошел в атаку. О броню танка барабанят осколки и пули. Бьет и наше орудие. В узкую прорезь прицела вижу - от нашего огня загорелась немецкая «Пантера». Мелькают фигуры вражеских пехотинцев. Усанов кричит: - Сеня! Бей!Я припал к пулемету и дал несколько очередей по серо-зеленым фигурам, испытывая при этом безудержную и яростную страсть боя. Скорее это была защитная реакция.Внутри машины удушающий дым, копоть, звон падающих снарядных гильз. Слышу по рации голос капитана Королёва: - Усанов, справа заходят две «пантеры»!И в тот же миг наш танк громко тряхануло. Нас подбили. Командир танка свалился замертво, а башнёра ранило. Помогая друг другу, я и он выбрались из танка, а механик-водитель выполз из нижнего люка. К нам уже спешили санитары. Они извлекли тело Усанова, а башнёру забинтовали раненое плечо. Рядом с нами, у второй сгоревшей «тридцатьчетверки» лежал лейтенант Труфанов, которого скосила пуля снайпера.С места, где мы окопались, видна была картина продолжающегося сражения.У бетонной водонапорной башни вёл беспримерный бой с несколькими немецкими танками младший лейтенант Владимир Вайсер. Он подбил две «пантеры»» и «тигр». Потом и его танк подбили. Володька вытащил раненых друзей в ближайшую воронку, снова забрался в башню и продолжил вести огонь. Он знал, что «тигра» в лоб не возьмёшь и потому прицелился в гусеницу, точным выстрелом перебил трак. «Тигр» на минуту показал свой бок и тут его настиг очередной снаряд. Когда и машина Вайсера загорелась, он в какие-то доли секунды сообразил, как сбить пламя. Выстрелил фугасным снарядом по рядом стоящей башне. Обратной взрывной волной сбило пламя. Вайсер продолжал вести бой даже из горящей «тридцатьчетверки». Погибая, Владимир не мог знать, что в эти минуты командующий 25-м танковым корпусом уже представил его к званию Героя Советского Союза. Москва представление подтвердила - посмертно.

 

Г.К. - Какие мысли были после этого боя?

 

С.Ц. - Я сказал себе, что лучше погибнуть на броне, чем сгореть заживо в этой «консервной банке».

 

Г.К. - Основная задача разведчиков в танковом батальоне?

 

С.Ц. - Разведка боем, разведка передовой, определение линии соприкосновения с противником. Были и обычные разведвыходы за «языком». Но чаще перед наступлением нам выпадали операции - «прощупывания» обороны противника на глубину 500 метров до 3-х километров. Обычно в такой операции участвовало три танка, и после разведки боем на каждом танке привозили на жалюзях то одного, то два трупа. Мы же были открыты всем пулям и осколкам. Нередко приходилось спешиваться и вести бой под прикрытием танка. Нашим заданием было - засечь немецкие огневые точки.Как правило, с нами находился офицер разведки. Самой бескровной получилась дерзкая операция под Шепетовкой. Выполнив задание, мы вернулись без потерь, доставив в штаб «языка».

 

Г.К. - При штабе бригады было свое разведподразделение?

 

С.Ц. - Был отдельный разведвзвод бригады, которым долгое время командовал киевлянин лейтенант Круть. В этом взводе было человек пятнадцать, они передвигались на мотоциклах с колясками. Быть в разведке считалось почетным, само слово «разведка» звучало гордо.

 

Г.К. - Ваша 111-я ТБр освободила город Новоград-Волынский за что удостоилась почетного наименования. Что Вам лично запомнилось из боев, произошедших в первые месяцы 1944 года на пути бригады от станции Чоповичи до Луцка, Ровно и Львова?

 

С.Ц. - К Новоград - Волынскому подошли 31 декабря 1943-го и ворвались в город сходу. Мосты через реку были взорваны. Один наш танк утонул на переправе через реку. Немцы не предполагали даже, какой новогодний «сюрприз» им подготовили танкисты и сибирская стрелковая дивизия. Наша танковая колонна подошла к городу неожиданно для немцев. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт: навстречу нам в вечерних сумерках показалась легковая машина. Наш танк, с разведчиками на броне, рванул наперерез. В машине был немецкий генерал с двумя сопровождающими офицерами. Они, подняв руки, с изумлением и ужасом смотрели на нас, не в силах понять, откуда здесь взялись русские?! И только на окраине города мы нарвались на организованное сопротивление, особенно в районе железнодорожного вокзала. Мы спешились с танков, растеклись по пристанционным постройкам, «выкуривая» немцев из домов и подвалов.Открыл дверь одного из зданий и вижу - три гитлеровца ведут огонь из окон. Они меня заметили, но я успел выстрелить первым. Один из «фрицев» завалился. Пинком ноги я захлопнул дверь. Подбежали еще два наших бойца. Кинули внутрь по гранате, проверили - живых нет, и пошли дальше выбивать обороняющихся из их укрытий. Мы захватили огромные склады продовольствия. Бойцы набирали консервы, бутылки вина и все, что могли унести. На станционных путях наши бойцы обнаружили цистерну, окрашенную в белый цвет. Сорвав пломбы, открыли люк. На ремне опустили в цистерну котелок, зачерпнули, попробовали - чистый спирт. И все накинулись на это «пойло».А какой-то «умник», который уже наклюкался, решив облегчить процесс доставания горючего, выстрелил по цистерне. Она рванула облаком огня. Свыше десяти бойцов погибли на месте. Не случайно в этот же день, рассчитывая, что большинство бойцов ударились в запой, немцы перешли в контратаку со стороны Шепетовки. На моих глазах погибли два земляка из Балты - Иван Руденко и Гриша Могилевский. Атаку немцев отбили. Пошли вперед на Шепетовку и дальше. В Дубно произошел трагический эпизод. Ночью ушел на задание танковый взвод лейтенанта Кравченко и не вернулся. Нас на рассвете послали выяснить, в чем дело.На окраине города видим три танка с открытыми люками. Невдалеке послышалась русская речь. Мы подумали, что это танкисты, но оказалось - «власовцы». Двух настигли наши пули, а одного здорового рыжеволосого детину с эмблемой РОА на рукаве шинели взяли в плен. Он, умолял оставить его в живых и рассказал, что ночью наши танкисты, «купились» на русскую речь. Остановились, думая, что здесь своя пехота, открыли люки, и тут же «власовцы» забросали их гранатами и перебили, захватив все три машины целёхонькими. Но отогнать танки в свой тыл они не успели. В крупном селе за Луцком мы заняли оборону, готовясь на рассвете пойти в новое наступление. Передовая проходила в километре от нас. Ночью мы набились в какую-то хату. В одной из комнат собрались штабные офицеры. Старший лейтенант Балакирев пел под гитару: «Товарищ я вахту не в силах стоять....». На душе щемящая тоска.. Меня не оставляло предчувствие беды. Я лежал на железной койке. Рядом на полу, подстелив солому, дремали ординарец ротного и два бойца. И тут я услышал далекий орудийный залп. По свисту снаряда догадался - «это наш!». Я успел скатиться с койки на пол, сжался в комок. Страшный грохот потряс всё вокруг. Кровать надо мной согнулась, придавив меня к полу. Пыль и дым перехватили дыхание. И как только я освободился ото всего, что навалилось на меня, увидел вместо потолка звёздное небо. Под провалом печи мертвые хозяева хаты, на полу, заваленные обломками бойцы. Погибли почти все, кто находился и в соседней комнате. Один Балакирев уцелел, но санитары рассказали, что ему оторвало обе ноги. Меня же окружили друзья - танкисты:- Сенька. Ты жив?!

Утро началось с мощной артподготовки. Приказ наступать. Мы на танках, а рядом вперед продвигается цепью пехота. Много пехотинцев подорвалось на минном поле. К пострадавшим долго не могли приблизиться санитары. Мы остановились на пригорке. Со стороны мельницы бил немецкий крупнокалиберный пулемет.Я крикнул танкистам - «Там немцы!», и в этот момент рядом разорвалась мина. Осколками ранило меня в лицо, а командира танка Гаврилова в руку. Батальонный фельдшер младший лейтенант Жданов перевязал нас, и мы пошли по танковому следу в медсанбат, находившийся в трех километрах от места боя. И вот большая палатка с красным крестом, от края до края забитая ранеными. Медсестра, встретив нас, говорит: - Вы ходячие, а у нас тут срочные операции, некогда вами заниматься. Езжайте в госпиталь на попутке. В Луцке пожилая врачиха сняла с меня бинты. Посмотрев на мое искалеченное лицо и выбитые зубы произнесла - «Ну солдатик, красивым ты уже не будешь»...Она же наложили швы на разорванную щеку. Из-за этих швов я долго не мог ни есть, ни разговаривать. Два месяца прошло пока затянулась рана. Я попросился на выписку, и получил в награду отпуск по ранению в родной город Балту, который всего лишь несколько дней, как освободили. Было это в последних числах марта, начало апреля 1944 года. Город лежал в руинах, которые еще дымились. У моста через речку Кодыма и у входа в парк - подбитые немецкие танки. С горечью узнал о гибели многих моих родных, земляков и одноклассников. Мало кто выжил в Балтском гетто. Моя мама еще не вернулась из эвакуации, но на её имя, у тёти Иды Цванг, точно так звали и мою маму, лежало письмо, что я погиб. На обратном пути в часть ко мне придрались в военной комендатуре и забрали пистолет, мол, не положен по званию. Возвращался к себе в корпус через Киев. А дальше ориентировался по номерам автомашин, и наудачу встретил колонну автомашин из 25-го ТК, которая перевозила в нашу часть оружие и боеприпасы. С колонной следовало человек тридцать из снабженцев боепитания корпуса. Неожиданно ночью в лесу остановка, выстрелы. Старшина Фоменко, возглавляющий колонну, выяснил, что мы напоролись на большую группу немцев и «власовцев», которые пытались выйти из окружения. Фоменко сказал мне: «Ты безоружный, возьми ручной пулемет», и дал мне «дегтярь». Я вставил диск, взял и запасной. Мы залегли возле машин, Фоменко пробежал вдоль колонны и приказал занять круговую оборону. И вовремя. Немцы решили атаковать нас, завладеть машинами, усадить за баранки переодетых «власовцев» и вырваться к своим. Разгорелась ожесточенная перестрелка. Ночной бой даже при лунном свете страшен и непредсказуем.У нас было преимущество - полная обеспеченность оружием и боеприпасами. Мы ответили огнём не менее десяти пулеметов. Я успел только поменять диск и в этот момент вижу над собой падающую гранату с длинной ручкой. Прижался к земле. Взрыв. Правую ногу выше сапога обожгло мелкими осколками. А Фоменко не повезло: осколок гранаты угодил в шею. Старшина тут же скончался. Командование боем взял на себя старший сержант. Немцы выбегали на небольшую поляну метрах в двадцати от головной машины. Мне досталось косить их из «ручника». Перестрелка утихла к утру. Куда ни глянь - слева и справа десятки немецких трупов. Мы взяли человек восемь в плен и среди них три «власовца». Пленных связали, кинули в кузова грузовиков рядом с ящиками с оружием, и всех сдали в ближайший штаб. Потом похоронили старшину и других ребят, погибших в этом ночном столкновении с немецкими «окруженцами». Прибыл в штаб 25-го танкового корпуса. Седовласый полковник посмотрел мою красноармейскую книжку, а там запись: « разведчик, комсорг батальона». Он позвал помощника начальника политотдела по комсомолу майора Шеховцова, позже пришел и начальник ПО Елисеев. Говорит мне - «Отлично, у нас как-раз в 175-й бригаде комсорга МБА убило.. Пойдешь на его место». МБА, а по фронтовому - «Амба» мы называли Моторизованный Батальон Автоматчиков.В 175-й бригаде я воевал до конца войны.

 

Г.К. - Немного организационных вопросов по штатам и структуре вашей бригады. Какие части входили в состав 175-й ТБр? Кто командовал батальонами бригады? Сколько политработников служило в бригадах, и что были за люди?

 

С.Ц. - Сколько точно людей служило в бригаде трудно сказать. Где-то 1.200-1.400 человек, не меньше. В 1944 году бригадой командовал полковник Рябов, а с начала 1945 года подполковник Дмитрук, видимо из «кадровых», серьезный и смелый офицер. При нём нам довелось прорывать в январе немецкую оборону от Вислы до Одера и воевать в окружении в Губене. Храбрый был командир, пулям не кланялся.В бригаду входили три танковых батальона, которыми в разное время командовали: русский майор Кизюн, украинец капитан Горгопа, и еврей старший лейтенант Пермак. Возможно, через шестьдесят с лишним лет я кого и забыл. Была и артиллерийская батарея под командование грузина Вахтанга Абдаладзе, минометная батарея - под командованием кавказца Эмир Али. А в 111-й минометчиками командовал капитан Дураков. А еще в состав бригады входили: пулеметная рота, рота ПТР, авторота, танкоремонтники и другие подразделения. Комбат МБА - капитан Ломакин.До войны он работал в лесничестве в Подмосковье. Был он смелым офицером, мог взять в руки автомат и рядом с бойцами пойти в атаку.Довелось мне в 111-й и 175-й бригадах служить с разными замполитами бригад и батальонов: подполковник Кравченко, майоры Мажаров и Харламов, капитан Хариновский. Подполковник Кравченко, был душой солдат, интеллигент и бесстрашный воин. В одном из боёв перед концом войны он погиб и похоронен в родном Житомире. Замполит МБА, мой близкий друг, майор Константин Харламов - бывший морской пехотинец, мастер рукопашного боя, человек безграничного мужества, кавалер семи орденов. Майор Можаров - комиссар 111-й ТБр запомнился мне умным, отзывчивым и душевным человеком. А вот капитан Хариновский, бывший преподаватель украинского языка и литературы из Кировограда, заменивший в 1945 году Костю Харламова на должности замполита батальона - был неприятный тип, если не сказать большего. Таких зловредных, изворотливых гадов как он, надо было еще поискать. Парторгами батальонов были капитан Эпштейн и старший лейтенант Афанасьев. И тот и другой хорошие люди, отзывчивые, смелые и добрые. Имя Ивана Афанасьева навеки записано в историю Сталинградской битвы. Всемирно известный Дом Павлова, как оказалось, обороняло подразделение под его командованием, а слава досталась сержанту Павлову. Командование фронта спохватились поздно, и по сообщениям в печати Ивана Афанасьева представили к званию Героя Советского Союза. Не знаю только, вручили ли ему в итоге Золотую Звезду или нет. По рекомендации парторга Афанасьева меня приняли в партию после боя в Чоповичах. Теперь о комсоргах. В каждом батальоне был свой комсорг - должность не только боевая, но и штатная. Иначе быть не могло. Когда смертью героя погиб комсорг МБА лейтенант Кукушкин, меня назначили вместо него. Помощником начальника политотдела корпуса по комсомолу был майор Шеховцов, о котором я уже упоминал. В 20-й мотострелковой бригаде - капитан Алов, затем Поярков, а комсоргом нашей 175-й танковой бригады - Николай Лейн, награжденный шестью боевыми орденами и переведенный в комсорги из стрелковых ротных. Николай начинал войну кадровым рядовым красноармейцем. В боях дослужился до капитана. Этот бесстрашный и жизнерадостный человек, получив в 1944-м из Белоруссии письмо, что вся его еврейская родня - 36 человек расстреляна немцами в Минском гетто, помрачнел и осунулся. Он поклялся жестоко мстить фашистам.В Губене Николай бросил две противотанковые гранаты в подвал, где прятались гражданские немцы. Перед этим он крикнул им на немецком, за что мстит. А свидетелей своего поступка предупредил: «Можете меня выдать! Мне все равно». Если бы кто-то донёс «Смершу» об этом, то Николаю Лейну не избежать бы расстрела за расправу над гражданским населением. Тогда уже действовал приказ Жукова «о борьбе с армейским бандитизмом».

 

Г.К. - Бои на Дукле осенью 1944 года. Что хотелось бы Вам рассказать об этом периоде? Насколько я понял из рассказа танкиста из 111-й бригады ваша 175-я ТБр сражалась там в полном окружении и понесла большие потери.

 

С.Ц. - Наша бригада на Дукле шла на прорыв вместе с частями 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и подразделениями чехословацкой армии генерала Свободы. Бои сложились для нас неудачно. Во-первых, мы не привыкли, да и не умели воевать в горах. Немцы остервенело сопротивлялись. Мы нередко попадали в засады, по нам били со всех сторон. Ночной бой в горах производил ошеломляющее впечатление. Каждый танковый выстрел звучал так, что казалось, горы обрушатся на нас. Нитки трассиров, осветительные ракеты, громовые вспышки орудий, факелы горящих танков - пугающее зрелище. Помню, мы попали в засаду: немцы большими силами внезапно атаковали нас. Кругом трупы, горящие Т-34. Уцелевшие танки безуспешно пытались маневрировать на узкой горной дороге. На наши головы обрушился шквал огня, от своих и от чужих. Танк, с брони которого я успел спрыгнуть на дорогу, был зажат между двумя подбитыми «тридцатьчетверками» Я выбрал позицию справа от него, за уступом и стрелял из автомата по наступающим немцам, повторяя шепотом - «Боже! Если ты есть, спаси!». Представляете, что это было за побоище, если такой коммунист, как я, впервые в жизни вспомнил о Боге...Мы оказались в окружении, провели несколько дней без воды и еды. Вырыли одиночные окопы. Вся местность вокруг простреливалась. Даже раненых не могли вынести в безопасное место... Внизу находилось озеро, к нему вел крутой спуск. Чтобы добыть воду вызывали добровольцев, поскольку задание считалось смертельным. Каждый второй, отправившийся за водой, погибал или был ранен от немецкого снайперского огня. Спуск к озеру немцы ночью беспрерывно освещали сигнальными ракетами. Я тоже вызвался. Наступила моя очередь. К веревке привязали 15 фляг, и я, где ползком, где перебежками, добрался до кромки воды. В воде при вспышках осветительных ракет увидел разлагающийся труп. Затошнило. Я с брезгливостью набрал воду во фляги и пополз обратно. Но когда стали делить воду, я пить не смог. Только поднесу флягу к губам - перед глазами торчащие из воды ноги убитых товарищей. Со стороны линии фронта наши подняли аэростат для корректировки артогня, но прилетел «мессер» и сбил наблюдателя. Бои на Дуклинском перевале надолго оставили кровавый след в моей памяти. Когда нас вывели на переформировку в Польшу, я с трудом поверил, что остался в живых...

 

Г.К. - Как относились к нашим солдатам местные поляки?

 

С.Ц. - Летом сорок четвертого поляки, кое-где, возможно и встречали красноармейцев с радостью, но мне запомнилось больше враждебное или настороженное отношение к нам. Нередко приходилось слушать упреки от поляков - «Зачем вы сюда пришли!? У нас есть своя армия!». Идем по деревне, а какой-то старик осыпает нас проклятиями, материт. Один из бойцов не выдержал и двинул старика прикладом: - «Замолчи, собака!» Зашли в польскую хату, хозяйка угощает нас толченой картошкой с простоквашей и говорит с ненавистью : - «Во всем жиды виноваты! Продали Польшу!». Как это так, подумал я, страдать пять лет под немецким игом, и винить во всем евреев? Один из танкистов, слушая эту полячку, спросил меня - «Ты ей в морду дать не хочешь?» Порой я опасался, что нервы не выдержат, и я кого-нибудь за слово «жид» застрелю.

 

Г.К. - Висло-Одерская наступательная операция. Что Вам лично запомнилось?

 

С.Ц. - Многое запомнилось. Это был мощный прорыв. Большими потерями наш корпус отметил путь наступления, но когда прорвал оборону, то удержать нас уже никто не мог, Вот тогда, в редкие минуты отдыха, я записал в свой фронтовой блокнот новое стихотворение Не спится. Слышу птичьи трели. Рассвет перед атакой тих. А бог войны уже нас делит На убиенных и живых. Явился ротный полусонный: - Готовсь! - приказывает нам. А я, загнав патрон в патронник, Подсвистываю соловьям. Пора! Срываем маскировку. За танком - танк, за взводом - взвод, Под дикий вой артподготовки Рванул, ломая судьбы фронт. В разрывах боя черти пляшут, Гудит земля, горит броня. Держась за танковую башню Летим на линию огня. Комбат в крови, смертельно бледный, Убит радист, а кто живой Мечтаем встретить день победы, Дожить, но завтра снова бой.В те январские дни 1945-го года мы поверили, что победа близка и, понятно, у многих появилась желание ускорить разгром врага и уцелеть.Мы шли напролом вперед, иногда даже не обращая внимания, что по параллельной дороге, в двухстах метрах от нас за лесополосой, уходят на запад немецкие армейские колонны. Нам был дан строгий приказ: - «Не останавливаться, не ввязываться в бой. Только вперед, до предела». Элемент внезапности был настолько силен, что мы просто устраивали настоящее побоище там, где немцы не ждали нашего появления. Я был десантником на броне танка. У какого-то хутора, состоящего из трех домов, наш танк остановился. Мороз. Холодина. Хотелось хоть часок передремнуть. Оставили одного танкиста из экипажа охранять танк, а сами пошли к дому. Открыли дверь. На нас пахнуло духотой и кислым запахом пота. Весь дом забит спящими людьми. Легли у порога, Моя голова на чьем-то сапоге. И тут мой друг Шурка Кравчук стал прикуривать от зажигалки. Гляжу, а кругом немцы! Шепчу Шурке: - Немцы! Растолкав друг друга, мы тихо выползли из этого дома. Экипаж залез в танк, а мы впятером заняли позицию напротив дома. Танкисты пальнули двумя снарядами по дому, и тут из всех трех строений стали в панике выбегать немцы, прямо под наш огонь. Да и танкисты поддали «огонька». Мы не считали, но думаю - не меньше взвода фрицев уложили. Удивились мы и своей беспечности, и тому, что немцы даже не выставили боевое охранение. Видно, и им война осточертела.Днем на трех танках подъезжаем к какому-то придорожному трактиру. Слезли с танков. Три бойца заглянули в харчевню и тут послышались выстрелы. Ребята выбегают. Один из них ранен. Из трактира в панике выскочили немцы, человек пятнадцать. Двое смогли удрать, а остальных мы перебили на месте. Зашли вовнутрь. Хозяйка трактира нам улыбается, предлагает отобедать за счет заведения. Мы стремительно продвигались к немецкой границе, нередко оставляя наши тылы беззащитными. Немцы же, выходя на запад большими войсковыми группами, безнаказанно расправлялись с нашими тыловыми подразделениями.. Заметно стирались понятия :тыл, фронт. К старой польско-германской границе мотострелки шли всю ночь пешим строем и без боя заняли немецкий городок. В домах работало электричество и телефонная связь. Мы, не снимая шинелей, валились на перины и засыпали мертвым сном. Казалось, цель достигнута - вот она Германия! Из-за отставания тыла мы вынуждены были резать брошенный немцами скот, и жарили мясо на кострах. А в подвалах находили такие «вкусности-деликатесы», о которых ранее не слыхали, да и мечтать не могли. Мы же раньше «слаще морковки ничего не ели», а тут... изобилие.Но скоро «закончился праздник на нашей улице». На пути к Берлину вошли в город Губен. Немцы там устроили нам «веселую жизнь». Тогда я записал в блокнот пришедшие на ум стихотворные строки:

О, сколько горя натворил ты город Губен,

О, сколько погубил моих друзей!

 

Г.К. - На немецкой территории война приняла другой характер?

 

С.Ц. - Застряли мы в Губене месяца на полтора, сражались в полуокружении, а иногда и полностью отрезанные от своих смежных частей. Часть города у немцев, часть у нас.Не было единой линии фронта, все смешалось. Скажем так: один квартал у нас, а два других - тот, что перед нами, и тот, что позади нас - у немцев. Кормились только тем, что могли добыть из немецких магазинов и складов, под огнём немецких снайперов. Немцы чувствовали себя в Губене хозяевами положения, вели себя дерзко и нагло. В разведке имел при себе финку, но до Германии убивать немцев ножом не довелось. А в Губене рукопашные схватки стали обыденностью. Как-то пошли за провиантом. И вдруг выскакивают из засады немцы. Одного из наших сразу убили, другого тяжело ранили. В ход пошли приклады, ножи, штыки. Десантник Алексей Швец лично положил в рукопашной шесть немцев. В этом проклятом Губене здорово нам досталось. Был момент, когда в батальоне оставалось чуть больше 50 человек. Оборону с нами держали порой технари, повара, писари, парикмахеры, «безлошадные» танкисты, обозники. И даже наш «особист» капитан Логинов в Губене взял в руки ППШ и пошел в бой. И все равно мы несли потери, которые нечем было возместить.Мне пришлось однажды командовать «ротой», в которой было со мной десять человек. Немцы от нас почти рядом. Громко крикнешь - услышат. Иду по траншее, у пулемета боец - «тыловик», я поговорил с ним, старался морально поддержать его, мол, надо выстоять. Проходит какое-то время, и мы не досчитываемся этого пулеметчика. Ночью немецкая разведка утащили парня к себе. А утром фрицы заставили этого пленного пулеметчика выступить по громкоговорителю. Он, заикаясь, дрожащим голосом призывал нас - «Ребята! Переходите к немцам. Здесь хорошо!»... Увереннее мы почувствовали себя, получив существенное пополнение, но и его хватило ненадолго. Запомнился мне концерт в одном из городских подвалов. Выступала артистическая фронтовая бригада со знаменитым конферансье Гаркави. А ведь приехали артисты в самое пекло. Для меня лично конец войны - тяжелейший период. Фронт был везде. Чем ближе к Берлину, тем чаще жёсткие бои и серьезные потери. Мы наступали на участках, где все было заранее пристреляно, заминировано и подготовлено к обороне. Немцы были стойкими и хорошо обученными солдатами. Весной 1945 года под Берлином они просто стояли насмерть. Наши танкисты опасались продвигаться вперед без прикрытия автоматчиков. От «фаустников» не было никакого житья. Много народа погибало из-за отсутствия связи и несогласованности между различными подразделениями. Неразбериха. Никто толком не знал, где какая бригада или полк, кто на сколько километров успел продвинуться вперед. На подступах к Берлину на моих глазах погиб целый стрелковый батальон от массированного залпа своих же «катюш». Страшно было смотреть на поле, усеянное трупами более двухсот молодых, стриженных «под ноль» ребят. Как декорация для фантастического фильма.... На подходе к Лукенвальдэ, едва мы заняли позиции, по нам ударила своя же тяжелая артиллерия, а под утро пробомбили свои же ПО-2. Восемь убитых бойцов в роте. Лютовали в наших тылах и так называемые «остаточные группы» недобитых немцев, выходящие из окружения. На подступах к Берлину на лесной поляне мы увидели жуткую картину - свыше тридцати убитых штабных офицеров, в звании от капитана и до полковника. У некоторых золотые погоны, расстегнутые кобуры. Видимо, немцы застали их пьяными и перестреляли. И если раньше, наша неприязнь к «штабным крысам», или к наглым и хамовитым гужевикам-обозникам была неприкрытой, то в Германии мы их стали даже как-то жалеть.Ну и самое страшное, с чем для меня ассоциируется конец войны - массовая гибель боевых товарищей, близких друзей, ветеранов бригады. Погиб при нелепых обстоятельствах один из лучших танкистов москвич Мушков. За неделю до дня Победы не стало знаменитого бойца, десантника Вани Собакина. Он - «живая легенда», геройский солдат, всегда увешанный трофейным оружием и гранатами. Мой лучший друг - разведчик Ленька Ермаков, узнав, что немецкий пулемет остановил наше продвижение на лесном перекрестке, сам решил с ним справиться. Такое и раньше было ему по плечу. Отчаянный был парень, дальневосточник. На этот раз уничтожить расчёт вражеского пулемёта не получилось. И всего лишь за десять дней до окончания войны Ленька погиб. Когда его хоронили, то у меня впервые за всю войну выступили слезы...

 

Г.К. - Если в ротах оставалось по десять человек, то как удавалось выполнять боевую задачу?

 

С.Ц. - А куда было деваться? Вот вам эпизод из апрельских боев 1945 года. На окраине города я со своими девятью бойцами занял позицию. Окопались. Казалось, ничто нам не угрожает. Перед нами открытое поле, в километре от нас начинался лес. У нас был ручной пулемет, автоматы и гранаты. Рядом расположился расчет 76-мм орудия во главе с офицером, старшим лейтенантом. Артиллеристы «чужие», не из нашей бригады. Утром заметили шевеление в лесу. Немцы идут на прорыв. Сотни солдат в полный рост, как в кинофильме «Чапаев». Сначала открыли огонь артиллеристы, потом мы. Из леса по нам стали в ответ бить тяжелые миномёты. Горсточка бойцов была бессильна против идущих на смерть гитлеровцев, пытающихся любой ценой вырваться из окружения. Короче, прижали нас... Старший лейтенант крикнул мне - «Старшина, что делать будем?!» -«Снимай замок с орудия! Отходим!». Смотрю, а он через минуту уже убитый лежит. Забрал его документы, кричу своим и еще живым трем артиллеристам - Ребята! Отходим! Пришли в штаб батальона. Сидят за столом комбат Ломакин и замполит Хариновский, пьют вино. Я доложил, о том, что произошло. Хариновский начал орать на меня - Почему отошли!? Мать-перемать! Под расстрел пойдешь! Немедленно назад! Отбить орудие и позицию!». А Ломакин молчит, винишко цедит, но я то понимаю, что ему в конце войны помирать неохота, а ведь недавно он в таких ситуациях сам людей за собой в атаку вел. А с Хариновского какой спрос, этот под пули не лез, был «комиссаром новой формации». Вышел из штаба к бойцам, говорю - «Пошли назад. Иначе нас....». И мы молча пошли обратно. Я сказал себе: - «Все равно когда-нибудь умереть придется. Наверное, именно сегодня такая карта мне выпала»... Подходим к утраченным позициям, а у орудия стоят с полсотни немцев с белыми тряпками в руках и просятся в плен! Такое случалось под конец войны нередко. Немецкие «окруженцы» пытались прорваться к американцам, а были среди них и такие, как эти, предпочитающие любой плен, только бы выжить. Вернулся я в штаб, докладываю Ломакину: - «Приказ выполнен, позицию вернули, орудие отбито». Про пленных ничего говорить не стал, сколько к нам сдалось. Ломакин довольно улыбнулся - «Молодец, старшина! Будешь представлен к ордену!». Вышли из этого города на центральную магистраль, идущую к Берлину. И не поверили своим глазам. В четыре ряда, к немецкой столице идут наши танки, а вдоль дороги сидят немцы без конвоя, играют на губных гармошках и восклицают «Гитлер капут!»Я в эти мгновения испытал гордость за нашу армию.

 

Г.К. - А, вообще, из тех с кем Вы воевали в 111-й и в 175-й бригаде осенью 1943 года, сколько человек дожило до конца войны? Я имею в виду тех, непосредственно участвовавших в боях солдат, сержантов и младших офицеров, кто оставался в рядах бригады до мая 1945 года.

 

С.Ц. - Среди танкистов, да и в батальоне автомтиков, таких были считанные единицы. Лейтенанты Бурков, Никонов, Филиппов, два друга- москвича: Сергей Титов и Олег Богданов, киевлянин Валентин Вильган, командир разведки Василий Буланов, Наум Кантор, Миша Давидович, Вахтанг Абдаладзе. Процентов десять из тех, кто воевал в бригаде еще на Украине. После войны в г. Сталино /Донецк/, встретил в пивной своего командира мотострелковой роты Хаблока, которому в декабре 1943 года в бою оторвало руку. В 1948 году меня нашел Вахтанг Абдаладзе. В начале 50-х годов из Кемерово в Сталино приехала играть футбольная команда, и среди футболистов я увидел бывшего разведчика из 111-й ТБр. Но основные встречи бывших бойцов и офицеров 25-го ТК начались уже в начале восьмидесятых годов. Г.К. - Насколько я знаю, в танкисты существовал определенный отбор - «по анкетам и образованию». А кем пополняли батальон автоматчиков в танковой бригаде?С.Ц.- Да кем угодно пополняли. Для МБА «чистой анкеты» не требовалось.Часто присылали украинское пополнение, призванное « с освобожденных оккупированных территорий». Жалкие, пугливые, плохо обученные, многие с антисемитским душком. Это были люди, которым судьба Советской страны была по большому счету глубоко безразлична, они воевать не хотели. Их в атаку иногда приходилось в буквальном смысле пинками гнать. Но те из них, кто выживал в первых боях, постепенно втягивались в войну.А роту танкодесантников и разведку пополняли бывшими партизанами или русскими солдатами, направленными в бригаду на передовую после выписки из госпиталей.

 

Г.К. - Существовали специальные критерии для отбора на должность комсорга или парторга батальона?

 

С.Ц. - Конечно. Требовался боевой опыт, смотрели на рекомендации командиров, на награды. Нас при отборе проверял политотдел и «особисты». Надо было заполнять специальную анкету. Я на вопросы «Есть ли родственники за границей?» и «Есть ли в семье репрессированные?» - правду не написал, хотя часть моей родни сразу после Гражданской войны уехала в Палестину, а родного дядю, директора школы, в 1937 году арестовали по 58-й статье и расстреляли, как «врага народа». Только признайся в этом - «загремишь по шпалам». И вроде анкета прошла по инстанциям «без сучка, без задоринки». Балта тогда была под немцами, проверить нельзя. Но до самого конца войны я опасался, что эти «факты всплывут», что докопаются до «темных пятен в биографии». Наш батальонный «Смерш» - капитан Логинов, всегда улыбчивый и приветливый, усиленно «косил под своего рубаху-парня», а потом люди из части бесследно исчезали.

 

Г.К. - А танковая техника, откуда поступала в бригаду?

 

С.Ц. - Не знаю, как было раньше, но летом 1944 года мне довелось вместе с танкистами «прокатиться» в Нижний Тагил за новыми танками.Бригада была выведена из боев, и от каждого батальона взяли группу танкистов механиков-водителей, и из батальона автоматчиков - меня и еще двух бойцов для охраны техники. Возглавил нашу команду капитан - помпотех. По дороге в тыл мы увидели, как бедствует наш народ, как люди голодают. Проезжали мимо разрушенных станций и городов. Приехали на завод. Пробыли там два дня. Потом получили танки. На одном из них написано: «Подарок фронту от колхозников... », а каких, уже не помню. Заводской крепкий пацан лет пятнадцати лихо загнал танки на платформы. Наши механики опыта не имели, чтобы так ловко и умело справиться с этой задачей. Перед отъездом был митинг трудящихся завода. Нам пожелали скорейшей победы над врагом. По «зеленой улице» добрались обратно за несколько дней. На фронт возвращались, как к себе домой. На станциях к нам подходили люди и спрашивали: - «А вы Ваню моего не видели? ( или Петра или Николая). Он тоже танкист». Мы спрашивали-«А как его фамилия?». И, услышав фамилию, отвечали гражданским - «Знаем такого. Живой он». Надо было хоть искорку надежды поддержать в этих измученных войной и голодом двужильных людях.

 

Г.К. - Вы сейчас сказали - «На фронт возвращались, как к себе домой». Серьезно? Настолько заматерели на войне?

 

С.Ц. - Мы стали профессионалами войны, полностью к ней приспособились, и молодые ребята с трудом представляли, что где-то есть еще другая жизнь, кроме фронтовой. Я подсчитал как-то, и получилось, что почти пятьсот дней войны провел на танке Т-34 и до костей «пропитан танковой броней». Те кто провоевал уже порядочно, настолько вжились в войну, привыкли к крови, что воевали как «боевые машины», могли и умели всё. И когда мы, опытные бойцы, таскали с собой противотанковые гранаты, то это не являлось просто «частью снаряжения», а были готовы, если прикажут, со спокойной душой «пойти на вражеский танк» и подорвать его. Или погибнуть, не дойдя до цели...Я же вам сказал, какими бесстрашными бойцами были Буланов, Собакин, Ермаков. В 1943 году во время подготовки под Мценском меня хорошо поднатаскали стрелять из пулемета, и как-то в сорок пятом, когда в одном из боев мне пришлось из пулемета отбивать немецкую атаку, и посмотрев, скольких немцев я в тот день «прибрал», то подумал, что мои «мценские наставники», увидев бы сейчас поле боя перед моим пулеметом, остались бы довольны.

 

Г.К. - Какими наградами Вы отмечены за участие в войне?

 

С.Ц. - Две медали «За Отвагу» и три боевых ордена. Обделенным наградами себя не считаю.

 

Г.К. - Идти в бой в первых рядах было должностной обязанностью комсорга?

 

С.Ц. - В политотдельских инструкциях или в армейских уставах не было записано черным по белому, что комсорг батальона должен первым подниматься в атаку. Так было, во всей армии. Иного даже представить немыслимо. Но с евреев был всегда двойной спрос. Надоело слушать анекдоты про «жидков, воюющих в Ташкенте», или «про Абрама с кривым ружьём из-за угла». Я нервничал и резко обрывал таких рассказчиков: - Разве не с вами в разведку хожу?! А разве не Вайсеру Героя дали?! Ребята меня успокаивали - «Да брось ты, Сенька, не принимай близко к сердцу, мы же это просто так, анекдоты травим». Мне в бою, даже в минуты смертельной опасности, приходилось рисковать собой, лезть первым в самое пекло, чтобы опровергнуть эту гнусную клевету.Еще я только прибыл в 111-ю ТБр, как мне мой товарищ, сержант-автоматчик Мишка Давидович сказал -«Мы с тобой хоть пять пулеметных амбразур грудью закроем, все равно наговаривать будут, что евреи по тыловым складам и штабам отсиделись». Мой товарищ по разведке сибиряк Тайганов, видя мои переживания, сказал -«Сенька, кто тебя обидит, я того в первом же бою прикончу!»...

 

Г.К. - Вы вели на войне «личный боевой счет»?

 

С.Ц. - Нет. Убивать мне часто приходилось, и убил я немало, но подсчетами не занимался. Как-то мне наш писарь Кузнецов показал заполненный на меня наградной лист на мою первую медаль «За Отвагу», и там было написано - «старший сержант Цванг в бою за городской вокзал уничтожил гранатами и автоматным огнем 12 солдат противника». Я то, не считал, не вёл учет. А то, что на вокзале лично убил одного в упор - точно помню, а вот другие, мои ли?...

 

Г.К. - Я не зря задал этот вопрос. Еще до личного знакомства с Вами я знал Вас как прекрасного поэта, известного литератора. У меня дома есть несколько Ваших авторских поэтических сборников. Меня смутило в одном из них следующее стихотворение - «Я ЕГО УБИЛ»

 

Как в бинокле памяти я вижу

За Днепром заснеженную даль.

На снегу в траншее немец рыжий,

Человек, застывший навсегда.

Я его убил. Мне стало страшно.

И ему и мне хотелось жить.

Я его убил. Секундой раньше

Он успел бы сам меня убить.

Может быть, ждала солдата мама,

Может он имел жену, детей.

Пуля весит ровно девять граммов,

Горе же куда потяжелей.

Я убил его у старой рощи,

У склоненных до земли ракит.

Если был он человек хороший,

Жаль его, но Бог меня простит.

 

Г. К. - Действительно так на войне думали?

 

С.Ц. - В разгар войны в газетах и по радио нас призывали в страстных очерках и стихах Эренбург, Сурков, Симонов мстить фашистам за их злодеяния. Стихотворение Константина Симонова так и называлось - «Убей его!»... Я же, убивая фашистов, никакой особой радости не испытывал. Знал, что надо убивать и делал свою работу.Кому-то этот немец враг, а кому-то друг, муж или сын. И пленных не пристреливал, и раненых «фрицев» не добивал... Однажды меня позвал комбат Ломакин, чтобы срочно допросить пленного эсэсовца. И только я с ним заговорил, он по выговору определил, что я еврей, и наотрез отказался отвечать на мои вопросы, бросив презрительно : - Юдэ? Нихт!! Ломакин узнав об этом, гневно произнес - А ты, Комсомол, выведи этого гада за угол и расстреляй! Я ответил, что пленного убивать не стану. Сразу нашлись другие желающие, и эсэсовца «отправили в расход». Поймите, не такой уж я справедливый, ангелом никогда не был, но на это были и свои причины.

 

Г.К. - Принципиально пленных не трогали? Ведь это же эсэсовец был, смело можно предположить, что у него «руки по локоть в людской крови».

 

С.Ц.- Да, но убить безоружного, пусть он и лютый враг, не по мне... К тому же, сделай это другой - пройдёт, как будто так и надо, а если бы это сделал человек с фамилией Цванг, то на меня бы с лету «накапали куда следует», нашелся бы у «особистов» и «трибунальцев» повод поиздеваться над евреем. Примеров хватало и в нашей части.

 

Г.К. - Но, как я понял, в бригадах 25-гоТК особо с пленными не церемонились. Мне танкист со 111-й ТБр рассказывал несколько подобных эпизодов. Интервью с ним месяц тому назад уже размещено на сайте.

 

С.Ц.- Возможно, что где-то случалось и такое, но в нашей бригаде, особенно в конце войны, старались избегать расстрела одиночных или малых групп пленных немцев. А массового истребления взятых в плен, чтобы сразу после боя по 20-30 человек из пулеметов хладнокровно «скосили» - я лично никогда не видел. Не было такого у нас...Зато в атаке, в наступлении, танкисты беспощадно уничтожали «фрицев» огнём и гусеницами, тут не до сбора пленных в колонну было. Я видел поле боя под Краковом, все в кусках человеческого мяса. Даже сейчас вспоминать жутко...Пленных «власовцев» могли огреть прикладом или ударить кулаком по роже, но не расстреливали. В 1945 году «власовцы» дрались до последнего патрона, а потом сдавались нам в плен и плакали - «Мы не хотели! Нас обманом заставили!». Перед Висло-Одерской операцией во всех частях бригады политработниками были проведены инструктажи, в которых солдатам объявили, что за расправу над пленными - трибунал.

 

Г.К. - С мародерами и насильниками тоже велась борьба?

 

С.Ц. - 15/5/1945 собрали всю бригаду на стадионе и на наших глазах за изнасилование женщин и надругательство над целой семьей были расстреляны трое ребят, все орденоносцы, прошедшие вместе с бригадой долгий боевой путь. В Германии женщины,особенно молодые, избегая насильников, измазывали свои лица, гримировались под старух. Но там, где прошла пехота, редко какой женщине удавалось избежать насилия. Бывало, войдёт в дом солдат, просит по-русски воды попить или спичек, а хозяюшка, не поняв, начинает раздеваться. В Губене, к нам, в полуокружение прибыл штабной инспектор, подполковник, по фамилии Ц-в. Мы находились в четырехэтажном здании, и вдруг услышали этажом ниже женские крики. Наш комбат, майор, приказал разобраться, что происходит. А это сам инспектор пытался изнасиловать немку. Тогда наш комбат сорвал с него погоны и возмущенно произнёс: - «Какой ты подполковник!?Ты, сволочь, честь офицера опозорил! Я тебя разжаловал! Вон отсюда!» А борьба с мародёрами была в основном на уровне «показухи». Был у нас в батальоне солдат Ваня Коробка. Из трупов он выбивал золотые зубы, снимал кольца и зашивал в свою телогрейку. Случайно его отяжелевшей телогрейкой заинтересовались и обнаружили награбленное золото. Коробку осудили в трибунале, а через несколько месяцев от него в батальон пришло письмо из Полтавы, в котором он сообщал, что жив-здоров, и работает в типографии.

 

Г.К. - Среди Ваших фотографий военных лет, я заметил вот эту, где Вы сняты вместе с родным братом. Как посчастливилось встретиться на фронте?

 

С.Ц. - В последние дни декабря 1943 года, после сражения под Чоповичами, бригада остановилась на берегу реки Случь. Ночью мы подъехали к реке и увидели, что мост через реку взорван, а на железных балках и остатках арматуры повисла штабная машина, из которой доносились крики о помощи. Командир танка Александр Воловик зацепил машину тросом и вытащил её. В ней находилось человек десять солдат и офицеров. Штабники от всей души благодарили своих спасителей. Утром комбат Королев говорит мне: - Комсомол, скука-то какая, ты бы хоть газету свежую раздобыл, почитали бы, что на фронтах творится. Я пошел по селу, в котором кроме нас разместились разные подразделения, и где-то в километре от нас увидел, что погружают на машину пачки газет с названием «Конногвардеец». Я попросил дать мне хоть одну газету, при этом сказал лейтенанту, стоявшему у машины: - «У меня старший брат в сорок первом тоже в кавалерию попал». Офицер пристально посмотрел на меня и спросил - «Слушай, а твоя фамилия часом не Цванг?» - «Цванг!»- с радостью воскликнул я. Мы с Иосифом и в самом деле похожи. Офицер сказал - «Тогда поехали с нами, твой брат у нас служит». Мы подъехали к нашему комбату, я дал ему газеты и попросил разрешения съездить повидать брата. Прибыли мы к большому дому. Зашли в помещение, офицер говорит мне: - Дай свою красноармейскую книжку и жди меня здесь. Он решил разыграть моего брата, подошел к нему - «Иосиф, вот забрали с убитого красноармейскую книжку. Звали покойничка Семен Цванг. Не родственник ли твой?». Злая шутка... Брат побледнел, но не успел и слова промолвить, как увидел в дверях меня. Мы радостно обнялись.. Иосиф служил фотографом в политотделе 1-го гвардейского кавкорпуса, с которым нам часто приходилось взаимодействовать. - Мы с тобой, браток, не встретились бы никогда,- сказал Иосиф, - наша машина ночью чуть не сорвалась в пропасть с моста. Спасибо танкистам, спасли нас, вытащили - сказал он. А я ему: - Да ведь на этом танке был и я! -Теория невероятностей! - воскликнул офицер, который тоже был в штабной машине той спасительной ночью. Иосиф мне рассказал, что мама с младшими находится в эвакуации, а средний брат Федя воюет командиром орудия в артиллерии. Я ведь о судьбе своих родных ничего не знал с сорок первого года. Повезло мне также встретиться с земляками Шуркой Кравчуком и с Артёмом Крыловым. Как-то в январе 1945 года пришел встать на комсомольский учёт младший лейтенант, прибывший к нам в бригаду по окончании военного училища. Достаю планшетку, где хранились мои записи, а он спрашивает - «Семен, ты что, меня не узнал?». Пригляделся, мать честная, это же мой одноклассник Артем Крылов, сын директора Балтской МТС. А однажды, проходя мимо блиндажа штаба бригады, остановился в изумлении. Передо мной стоял друг нашей семьи Шурка Кравчук, кадровый лейтенант, служивший до войны в Балте. Лейтенант Кравчук в сорок первом попал в плен, бежал из концлагеря, вышел к своим, но был отправлен в штрафбат. В бою за какую-то безымянную высотку был ранен и после излечения в госпитале восстановлен в звании и направлен служить в нашу бригаду. Мы оба были потрясены нашей случайной встречей. С Шуркой мы больше не расставались до конца войны.

 

Г.К. - В сам Берлин Ваша бригада не заходила? И что было дальше?

 

С.Ц. - Мы были в 13-й Армии Пухова, а потом нас придали к 4-й гвардейской танковой армии. Довелось увидеть и командарма Лелюшенко, заслужившего на фронте прочную репутацию «зверюги». Видел, как он, не разобравшись, палкой «прошелся» по спинам танкистов, остановившихся поменять трак. При этом орал: - По бабам расселись, вашу мать! Вперед! В 4-й гв. ТА, с песней - «Бей четвертая, бей гвардейская, бей врага, громи его, круши!» мы и закончили войну. После ожесточенных боев под Лукенвальдэ, где по слухам нахдлся тайный бункер Гитлера, вошли на окраины Берлина, а в центре немецкой столицы я побывал уже позже. 2-го мая 1945-го года, получив новые танки с экипажами и свежее пополнение, мы повернули на Прагу. Пройдя правее лежащего в руинах Дрездена, оказались в Австрийских Альпах. На одной из вершин высился огромный крест. Мы часов шесть ехали по горному серпантину, а крест виднелся все это время, как будто рядом. Когда мы вошли в первый чехословацкий городок, местное население встретило нас радостными возгласами: - Наздар! Наздар! Дошли до Праги, остановились на берегу Влтавы в районе квартала дипломатического корпуса. Потом занимались зачисткой горных районов Чехословакии от вражеских группировок. Наши потери тогда были минимальными.

 

Г.К. - А если бы дальше приказали идти - «на американцев», справились бы?

 

С.Ц. - У некоторых до сих пор остались иллюзии, что мы могли бы дойти до Атлантики, если б нам приказал товарищ Сталин. Вряд ли. Страна истекла кровью. А тех, кто реально мог и хотел воевать, а не сидеть по тылам и в штабах, оставалось уже не так много. Не думаю, что нам хватило бы людских ресурсов пройти по всей «буржуазной Европе». Не выдержали бы... Но, что интересно, весной сорок пятого разговоры, вроде - «Дойдем до Парижа и всем покажем кузькину мать» иногда звучали среди молодых офицеров.Помню нашу встречу с американцами 9-го мая вблизи города Пльзень. Они приехали на «виллисах», а мы на танках. Они были раскованными в общении с нами и местным населением, а мы с привычной оглядкой. Есть в моём фотоальбоме снимок у танка в день этой памятной встречи. В зале местного клуба накрыли столы, из тылов привезли НЗ, включая водку «Московская» в бутылках. Когда наш повар ставил на стол очередное блюдо, американский офицер налил ему полную четырехсотграммовую кружку «виски», рассчитывая, что он поделится с работниками кухни. Но повар одним залпом осушил содержимое кружки, и только крякнул, не закусывая. Американцы оцепенели в изумлении... Было чему удивляться: американцы угощали чешек плитками шоколада, а местных парней сигаретами, а мы, только и всего, что пели вместе с чехами «Из-за острова на стрежень». Что ни говори - духовное родство. Жаль только, что спустя много лет, это родство растоптали советские политики.

 

Г.К. - Как снабжали и обеспечивали солдат Вашего батальона?

 

С.Ц. - К этому нет претензий. Мы получали всё, что положено. Не зря говорят: - «Порядок в танковых войсках». А то, что происходило в окружении на Дукле или в губенских боях было исключением из правил, а так нас почти всегда кормили досыта. Заместитель командира батальона по тылу капитан Галиев заботился о солдатах как должно. Всегда организовывал для бойцов баню, стрижку, бочки «для прожарки» обмундирования. Зимой нам выдавали полушубки и валенки, и когда приходилось спать в лесу в мороз, на снегу, мы редко замерзали. Каждые тридцать минут дежурный солдат, поднимал спящих, и заставлял попрыгать на месте, чтобы не обморозились. Еще одно преимущество перед пехотой: в танках можно было кое-что припрятать. Места хватало и для боеукладки и для небольшого « личного запаса.» В захваченном спиртзаводе на Ровенщине танкисты ухитрились один из запасных бачков заполнить трофейной водкой. Когда же начальство узнало об этом и «гэсээмовские» машины выкачивали припрятанное спиртное, запасы его все же не кончились. И только при «дембеле» мы открыли комбригу секрет. Из некоторых снарядов изобретательные танкисты выкручивали головки, высыпали из гильзы порох, заливали в неё спирт и закручивали на место снятую головку, сделав на таких «снарядах» свой значок. Провианта во время наступления нам тоже хватало, и своего, и трофейного.

 

Г.К. - Кстати, «о трофеях». Были какие-то ограничения?

 

С.Ц. - Я вам один случай расскажу. В Праге мы зашли на территорию автозавода.Его огромный двор был заставлен сотнями новых легковых машин. Появился какой-то полковник и провозгласил: - Ребятки, разбирай! Каждый бери! Вы это заслужили своей кровью! И многие, по наивности, стали вешать таблички со своими фамилиями на легковушки, но в итоге, конечно, никому ничего не досталось. Мы были мелкой сошкой, людьми далекими от кормушки, и все трофеи наши были «мелкими». Но даже если кто-то из солдат и сержантов добыл трофей, это не гарантировало, что ему дадут его вывезти в СССР. Потрошить личный состав в поисках трофеев начали «смершевцы» сразу после войны. Производились тотальные обыски. У меня забрали трофейный фотоаппарат и миниатюрный «дамский» браунинг. На мое возражение - «Это же коллекционное оружие» - резко сказали: - «Из него убить можно». Если это можно еще как-то понять, то другое необъяснимо: в Бресте пограничники увидели у меня радиоприемник «Телефункен» и приказали оставить. Я спросил:- Почему?- ответили - Его легко переделать под рацию.Зато высокое начальство вывозило вагонами из Германии картины, шмотки, мебельные гарнитуры, машины и другие вещи, которым цены нет. Об этом и так все уже знают...

 

Г.К. - Насколько была важна, по Вашему мнению, роль политработников на передовой?

 

С.Ц. - Политработники были нужны на фронте. Настоящие комиссары, смелые, порядочные и мудрые люди, знающие человеческую психологию, идущие первыми в бой «верхом на коне», были для простых солдат родными людьми. Они старались поддержать упавших духом, сплачивали ряды.И это не «высокие пафосные газетные слова», так было на самом деле. Многие из политработников стрелковых батальонов и полков являлись примером мужества и стойкости. И то, что мы выдержали немецкий натиск в сорок первом году, а не «всем табором за компанию» попали к немцам в плен или не «добежали до Урала»- большая заслуга комиссаров, стоявших насмерть до последнего патрона и гранаты вместе с верными Советской Родине красноармейцами и командирами.

 

Г.К. - Чем осталась война в Вашей памяти?:

 

С.Ц. - Жесточайшим испытанием ради спасения страны и своего народа от гитлеровского порабощения. Мы победили фашизм ценой неисчислимых жертв, и верилось, что победителям воздадут по заслугам за их солдатский подвиг. Но надежды наши были обмануты. Если в конце сорок пятого мы возвращались домой с чувством высокого патриотизма, гордясь боевыми наградами, то через несколько лет нашими орденами, на улицах игрались детки. Обидней всего то, что побежденные жили после войны куда лучше нас - победителей.

 

 

Интервью и лит.обработка: Г. Койфман