Залк Генрихович Берсон родился в 1921 г. в Полоцке. Еврей. В 1939 г. поступил на физический факультет Ленинградского государственного университета. Участник финской кампании. В Отечественную войну — старший сержант радиороты 26-го отдельного полка связи, радист I класса. Воевал на Ленинградском фронте. После тяжелого ранения в 1944 г. демобилизован.

В 1949 г. окончил Ленинградский электротехнический институт. С 1964 по 1972 г. — доцент Военно-инженерной академии им. Можайского. Кандидат технических наук, старший научный сотрудник Российского института радионавигации и времени. Награжден орденом Отечественной войны I степени, медалями.

 

 

 

Личный радист генерала Власова

 

18 марта 1942 года на утреннем построении роты старшина объявил: сержант Берсон переводится из смены радиобюро в штат радиостанции РАТ старшего лейтенанта Чаусова. Я собрал вещмешок, взял из пирамиды оружие и отправился к месту расположения РАТа на Удельную, в район Скобелевского проспекта.

 

В радиобюро узла связи Ленинградского фронта я работал почти с самого начала войны: сперва в Шувалово, затем в Главном штабе на Дворцовой площади (тогда еще площади Урицкого) и, наконец, с августа 1941 года — в Смольном. Еще со времени службы после Финской войны в 330-м отдельном радиодивизионе капитана Иванова я был в штате радиостанции II АК вместе с Овакимом Терзяном и Виталием Панкратовым. Это моя родная станция. Но мне всегда хотелось поработать на РАТе — самой мощной из передвижных радиостанций, бывших тогда на вооружении Красной Армии — с отдельной просторной и комфортабельной приемной машиной на базе трехтонного ЗИСа, оборудованной самыми современными (для того времени) радиоприемными устройствами. И вот — мечта сбывается!..

 

Вскоре выяснилось, что РАТ в составе отряда связистов передислоцируется по «Дороге жизни» на восточный берег Ладоги. Зачем — это забота командования. А наше дело солдатское: надо — значит, надо. Тем более, что паек на «том берегу» — 960 граммов хлеба и 100 граммов водки.

 

Таким образом я вместе с РАТом оказался на том берегу Ладоги в составе оперативного отряда — это было что-то вроде филиала радиороты 26 ОПС.

 

Надо сказать, что мне и моим товарищам по 20-му запасному полку связи, 330-му отдельному радиодивизиону, 2-му полку связи и 26-му отдельному полку связи везло на командиров от полковых до ротных. Поныне мы с теплотой вспоминаем имена Коровникова, Зазимко, Иванова, Любченко, Ралина, Генделя, Гросмана, Болотина, Калачева, Нуждина, Мержвинского.

 

С другой стороны, какие, скажем, у меня могли быть конфликты с командирами? Исправный солдат, в самоволки не ходил, в мастерстве радиотелеграфиста непрерывно совершенствовался. Меньше чем через два месяца после начала обучения был направлен 6 февраля 1940 года в качестве радиста на Финский фронт. Правда, профессионального уровня наших корифеев: Павла Лукашева, Николая Зиганова, Николая Бескаравайного — я не достиг. Это вообще не каждому дано. Но был надежным специалистом, в 1943 году получил квалификацию радиста I класса.

 

А вот по моем прибытии на «тот берег» у нас с командиром отряда с первой встречи возникла взаимная неприязнь. Нервный, задерганный, суетливый, вздорный, с совершенно неофицерской внешностью, безо всякой выправки — он меня непрерывно терроризировал. Раза три приглашал «к березе для расстрела». Правда, я сильно сомневался, умеет ли он вообще обращаться с оружием. Я пишу об этом, потому что наши сложные взаимоотношения имели если не решающее, то, во всяком случае, существенное значение для того драматического эпизода моей фронтовой жизни, о котором я хочу здесь рассказать.

 

Ротного недолюбливали все. Как-то вечером к нам в землянку ворвался старшина Дьяконенко. Глаза «по-дьяконовски» навыкате, возбужденный голос, в руке зеленое эмалированное ведро, накрытое чистой портянкой.

 

— Ребята, вот это ведро я обнаружил под нарами комроты. Полведра водки сэкономил на наших ста граммах. Подходи по одному с кружками. Ответственность беру на себя.

 

Первым подошел ростовчанин Михаил Должиков. Выпив зачерпнутую старшиной кружку, он сморщился, крякнул и заметался с криками: «Корочку, корочку!»

 

Корочку... Апрель 1942 года у стен Ленинграда. И хотя здесь мы получали по 900 граммов хлеба — какие там корочки. Но Миша был известный в роте шутник и весельчак.

 

Вторым подскочил к ведру я. Сделав глоток, уронил кружку:

 

— Тьфу, да это же хвойный настой!

 

Какую песню испортил! К концу первой блокадной зимы не меньше голода стал сказываться недостаток витаминов. Видно, медслужбой фронта было рекомендовано использовать хвойный настой. Нам пробовали давать его еще в Ленинграде. Питье, прямо скажем, малоприятное. Но трудно себе представить более деятельного, находчивого и преданного делу старшину, чем Андрей Дьяконенко. Вот он и пошел на уловку, которую я так бездарно сорвал. Думаю, что никогда — ни до, ни после этого случая — я не выглядел таким тупицей... Действительно, человек без чувства юмора опасен для общества.

 

Как бы ни были благородны намерения старшины Дьяконенко, он бы себе этого не позволил, будь у нас другой комроты.

 

Вскоре мы вместе с техникой погрузились в эшелон на станции Войбокало и тронулись в путь. Двигались несколько суток, но без бомбежек, спокойно. Разгрузились на станции Малая Вишера и поздним вечером добрались уже своим ходом до места расположения. Болото, редколесье, везде вода. Уже в темноте собрали хвороста и сучьев, хоть как-то разместиться на этой топи! Так и провели ночь на 1 мая 1942 года.

 

Утром развернули технику, соорудили полушалаши-полубараки из осиновых и ольховых жердей и немедленно приступили к работе.

 

Постепенно выяснилось, что мы находились в расположении штаба Волховского фронта. Наша задача — обеспечение связью взаимодействия Ленинградского и Волховского фронтов в операции по прорыву блокады.

 

Работа поначалу проходила спокойно. Мы взяли на себя корреспондентов 80 ОПС Волховского фронта. Началась «работа на обмен» со значительными паузами и проверками связи. С каждым днем напряженность ее возрастала, она стала почти сплошной, стали накапливаться бланки с шифровками радиограмм под грифом «срочно». Вскоре к нашей приемной машине подкатили броневик с шифровальщиками, и теперь радиограммы обрабатывались прямо на месте. Штабные офицеры с озабоченными лицами сидели в приемной машине, пытаясь чуть ли не из-под руки радиста что-то выловить и понять. По всему чувствовалось, что положение серьезное.

 

В один из таких напряженных дней в расположение роты прибыл начальник войск связи Ленинградского фронта генерал Ковалев.

 

— Товарищи, — обратился он к нам, — создалось чрезвычайное положение на линии радиосвязи со 2-й Ударной армией, на самом ответственном участке фронта. Вы сами чувствуете эту напряженность, работая в три смены. А там остался в живых всего один радист. Нужно оказать ему срочную помощь. Ввиду чрезвычайности положения командование решило послать туда радиста на добровольной основе. Кто желает?

 

Поднялись две руки: Володи Суханова и моя.

 

Генерал остановил свой выбор на мне...

 

Во-первых — это почетно. Важное задание... Сам генерал... Во-вторых, я ухожу от командира роты. Это какой-то кошмар. Накануне у нас опять произошла глупейшая стычка.

 

А кроме того, мне хотелось лично познакомиться с нашим корреспондентом из 2-й Ударной армии. Это был замечательный радист. Последние несколько дней он действительно работал один. Когда бы я ни заступил в смену, в эфире была одна и та же великолепная рука: скорость 17-18 групп в минуту, четкость как у трансмиттера, почерк отличный.

 

Итак, завтра-послезавтра я смогу пожать эту замечательную руку и начать совместную работу.

 

А пока — сухой паек на трое суток, оружие в руки и — в кузов полуторки, которая направляется к Малой Вишере, на аэродром. О том, что добраться до места можно лишь на «кукурузнике», я уже знаю. В кармане гимнастерки — бумага, которая тешит молодое сержантское тщеславие:

 

Начальнику свзи 2-й Ударной армии полковнику Фатха.

 

Направляется в Ваше распоряжение радист сержант Берсон.

 

Начальник Войск связи Ленфронта

 

генерал-лейтенант Ковалев.

 

В кузове полуторки кроме меня — еще один полузнакомый старшина из нашего полка.

 

— Ты куда направляешься?

 

— Во Вторую Ударную.

 

— А за что тебя?

 

— Как за что? Я сам попросился, там нужен радист.

 

— Ты что, очумел? Ты же оттуда не вернешся. Вторая Ударная в окружении, ее там добивают...

 

Так вот оно что! Дело, оказывается, не просто серьезное, а уж куда серьезней... Настроение, чего греха таить, падает. Но я уже в кузове, и надо держаться груздем...

 

Прибыли на аэродром.

 

— Товарищ майор, сержант Берсон прибыл для отправки во Вторую Ударную армию.

 

— Располагайтесь, сержант, неподалеку. До 22.00 вы свободны.

 

В 23.00 выяснилось, что сегодняшним рейсом в штаб 2-й Ударной отправляется майор оперативного отдела штаба Волховского фронта. А в «кукурузнике» лишь одно пассажирское место.

 

На следующую ночь тоже случилась оказия поважнее сержанта Берсона, несмотря на генеральскую бумагу. Третьей оказии не было вовсе. Всякая связь со Второй Ударной прекратилась. Я вернулся в роту, а через несколько дней меня направили в одну из близлежащих деревень изучать радиостанцию «Север-Бис»: готовили личных радистов командующих армий.

 

На занятиях я представлял радиста командующего 2-й Ударной армией и в будущем должен был, обеспечивая по этой портативной рации связь командира со штабом фронта, сопровождать его повсюду и днем и ночью. Занятия продолжались около недели. Мы изучали матчасть, поупражнялись, расходясь по лесу, в установлении связи, и ребята разъехались по армиям, а я вернулся в роту, которая вскоре тем же путем вернулась в Ленинград, на родную улицу Красной Связи.

 

Так, к счастью, и не встретился я с генералом Власовым и, к сожалению, с замечательным радистом его армейской радиостанции.

 

С тех пор прошло ровно полвека. Но недавно все это неожиданно всплыло в памяти: в ряде периодических изданий появились жуткие (для меня особенно) публикации о Мясном Боре, где поныне лежат непогребенными останки многих тысяч воинов 2-й Ударной армии, погибших в то лето 1942 года. Не там ли и останки майора, занявшего мое место в кабине самолета?..

 

Я так и не узнал его имени.

 

А в состоявшемся прорыве блокады Ленинграда зимой 1943 года мне принять участие, к счастью, довелось.